С каждым новым 9 Мая списки ветеранов Великой Отечественной войны, хранящиеся в собесе, становятся все короче. Уходят они, старенькие, больные, пережившие на себе все тяготы и лишения 1941-1945-го годов. И тем ценнее становятся воспоминая тех, кто еще жив, находится в здравом уме и готов рассказать потомкам, КАК ЭТО БЫЛО... Мой собеседник 1923 года рождения, но держится хорошо. Андрей Устинович Грязин после смерти жены живет один, и он рад, когда приходят редкие гости. Поговорим о войне? Конечно. Война... По времени это лишь небольшая часть его жизни, но эти годы стали определяющими и повлияли на всю его дальнейшую судьбу. Пусть Андрей Устинович сам расскажет обо всем.
О себе и о том, как выходили из окружения
- Я родился в селе Отрок Идринского района. Семья была многодетной - только детей семеро, но не бедной. В хозяйстве держали и лошадей, и коров, и свиней. Отец ушел в партизаны, после его гибели нас взял на воспитание дядя.
В 18 лет меня призвали в легкий лыжный сибирский батальон. Тренировали ходить на лыжах по несколько кругов вокруг Минусинска, после месячной подготовки отправили в Москву, а оттуда наша дивизия двинулась на Калининский фронт, вдоль Октябрьской железной дороги. Вообще, за всю войну довелось мне сражаться на Волховском и Лениградском фронтах. В 1942-м я тогда был еще рядовым получил первое и очень тяжелое осколочное ранение в бедро. Это было на рассвете, мы выводили 77 мм орудие на опушку березняка. С наблюдательного пункта наши сообщили координаты минометов противника, и мы открыли огонь. Успели только два раза пальнуть, как на нас посыпался град мин. Не одна немецкая батарея вела беспрерывный беглый огонь. Многих тогда ранило, в том числе и меня. Все деревца повыхлестало так, что мы оказались открыты для противника. От орудия меня оттащили товарищи, но до пункта первой медпомощи пришлось добираться самому - ползком. Я потерял тогда много крови, но дополз - жить очень хотелось. Таких же раненых, как я, увезли сначала в столицу, потом распределили в нижегородский госпиталь. Там я подлечился, получил звание сержанта и снова встал в строй.
Зимой нашему батальону поставили задачу продвигаться на линию фронта, и 370 км от Москвы мы шли на лыжах. До того доходило: прямо на ходу заснешь, свернешь вбок, так кто-нибудь из офицеров тебя ткнет лыжной палочкой - просыпаешься...
Поместили в армию Власова. В августе в местечке Мясной Бор наша дивизия попала в немецкое окружение. Командующий сдался, уговорил старший офицерский состав. Там уже такая ситуация была, что это единственное решение: или соглашайся, или... Без конца бомбили, и фашисты в двух местах бор перерезали, нас разделили. Выйти из бора было практически невозможно. Палили длинными очередями автоматчики, а у нас на двоих одно оружие - плохонький автомат ППД, винтовка или карабин. Я и еще 23 человека решили рано утром прорываться к своим. Собрали у убитых и раненых оружие и боеприпасы, все продумали. Было страшно, солдат столько покалеченных вокруг, стонут. Один мне особенно запомнился. Сидит, привалившись к дереву, и повторяет: «Братцы, миленькие, убейте! Прошу вас, убейте!» Ноги под коленями перебитые осколком - сухожилия целы, а кости раздробило, и кровь уже почти вся вытекла... Причитает, а лицо белое-белое... Ну как своего убить?! Мы ушли, чувствовали что жить ему осталось и так недолго, минут 10-15... Крадемся в бору, вдруг слышим немецкий голос. Подползли, заметили наверху в ветвях немца. «Ах ты, гад такой!» Послушали, с кем он там лопочет, убедились, что их там не много, и одиночными выстрелами его убрали. Подкрались еще ближе, а там землянка, в которой другой немец варит кашу, рядом в открытых банках пластиками свиное сало... А мы голодные ужасно, ну, конечно, воспользовались моментом. Спустя время, нам удалось выйти из бора и короткими перебежками выйти к дороге. Часть из нас были легкораненые. Только вышли, летит «мессершмитт», кружит над нами. Мы в ямки на обочине кинулись, потому что с самолета что-то сбросили. Думали - бомбы, но оказалось - листовки на русском языке, призывающие сдаваться и сообщающие, что бор окружен и немецкие танки повсюду. Нам повезло, удалось кое-как выйти к нашим - наткнулись на медсанбат в другом березняке. Нам сказали пробираться в деревню за 20 км, там был расквартирован военный госпиталь. Мы туда, а госпиталь уже уехал, посреди деревни в одной из избушек дымок из трубы. Заходим, там наши солдаты что-то варят в котле. - "Что?" - спрашиваем. - "Да вот у фрицев ноги поотрубали, хотите, сами посмотрите..." Но мы не посмотрели, хоть есть сильно хотелось, ушли. Я еще слышал историю, что наши в окружении как-то сварили чью-то оторванную руку и съели. Довольствие от государства было, но когда повсюду немцы и самолеты не подпускают снабженцев и бомбят полевые кухни... Так-то.
О симпатиях, спасенной артистке и послевоенной жизни
Потом получил второе ранение, спасла меня тогда собака-санитар, большая овчарка. Помню, как она сильно и быстро тащила меня, раненого, а к ее ошейнику была прикреплена записка. Доставила она меня в медчасть, километра за четыре от линии фронта. Ей пихнули что-то съестное, и собака побежала обратно, спасать других солдат. Меня отправили в город Череповец, оттуда в Ленинград, в госпиталь. Тут случилась первая моя влюбленность в молоденькую сестричку по имени Катя. Она часто приходила посидеть рядом со мной, любила пошутить, развеселить, ведь я был неходячим, от ног до самой груди замотанным в гипс. Однажды я увидел у нее зеркальце и попросил посмотреться, а сам его в руках не удержал. Зеркальце проскользнуло прямо под гипс, я попытался достать, но только загнал его еще глубже. На третий день поднялась высокая температура. Катя молила: "Только не выдавай меня, а то выгонят и будут судить..." - и позвала врача. Я соврал, что нашел на тумбочке зеркало, чье - не знаю... В операционной гипс вскрыли, под ним уже опухоль и раны от уголков зеркала.
А в 44-м встретилась мне любовь. Ее тоже звали Катей, вместе с другими девочонками она приходила проведать солдат, приносила что-нибудь вкусное. Рассказывала мне о себе, что отец и сестренка погибли, что живет она с мамой, работает на военном заводе по изготовлению взрывных головок к минометам. Когда мне разрешили ходить по больнице, я провожал ее до прихожей, чему она была сильно рада. А когда меня выписали, мы расписались. Она стала моей первой во всех смыслах женщиной, я ведь до войны с девчонками даже не дружил... В 46-м родился у нас сынок Володя. А мне дали отпуск домой, в Сибирь. Приезжаю, а тут моя семья сильно бедствует, братья-сестры голодают. Я и не знал об этом, посылал каждый месяц по 300 рулей. А тут булка хлеба 120 рублей стоит! Что им мои деньги... Я нашел фотографа, заснял эту нищету и с карточкой приехал к своему командованию, показал и приложил копию свидетельства, что на фронте погибли и отец, и брат. Командир полка сказал: «Чем смогу, помогу». Я тогда уже сам был командиром взвода управления. Мне собрали денег, продуктов, вещей трофейных, я написал рапорт. До этого разговаривал с женой, она сказал, что поедет со мной хоть на край света. Но когда пришло время и меня демобилизовали по собственному желанию, она расплакалась и отказалась, плакала, просила прошения. Некому было мне посоветовать, подсказать, и я как взбеленился, нервы-то уже были войной измотаны: «Ну, как знаешь! Один уеду. Сына отдашь?» А она опять в слезы, мол, ты что, я ж его еще грудью кормлю... Я уехал.
В 47-м получаю письмо. От известной артистки. Да-да, был однажды такой случай. Она приехала на передовую выступать перед бойцами, с ней еще скрипач. Концерт в разгаре, все расчувствовались, а тут немецкие самолеты, как давай бомбить... Я был близко, помог ей спуститься с машины, вроде как сцены, и вместе мы спрятались в окопе. И вот несколько лет спустя приходит это письмо. Она благодарила меня, извинялась, что не может позвать в гости, так как уже семейная... Я улыбнулся только, мол, понятное дело...
Я приехал в родные края стал работать в селе Кирово Алтайского района директором детского дома. Костюма даже не было, одна форма военная. В ней везде ходил: и на работу, и вечером в клуб. Познакомился с хорошей женщиной, тоже Катериной. Так сложилось, что всю мою жизнь женщин, которые мне встречались на пути и западали в душу, звали Катями. Мы стали жить вместе, у нее дочка маленькая. Я подумал, раз уж оставил своего сына, буду воспитывать эту девочку. Детдом сократили, я стал работать в семилетней школе. Переехал в другое село неподалеку от Курагино, за речкой. Платил алименты, поначалу пытался переписываться с женой, но не получил ответа, а потом она в письме попросила развода. Видать, другого встретила. Я не препятствовал. А вскоре снова написала, молила: «Андрюша, позови меня! Возьми меня обратно!» А я ответил с горечью: «Милая Катюша, поздно. У меня тут уже есть жена и приемная дочка Танечка...» Вскоре на свет появился Сережа, наш совместный сын...
Сейчас я живу один. С Катериной мы жили дружно, ладно. Но 2000 году она умерла от болезни... Тяжело переживать своих детей, но сына Сережу я схоронил. С Володей связь оборвана. Дочь Татьяна живет в США, мы с женой два раза ездили туда, гостили по три и шесть месяцев. Нас там оставляли, но жена не согласилась оставить Сергея в России. На свадьбу Таниной дочки все поехать хотели, но тогда, в 90-е годы, отпустили из страны либо родителей, либо брата с семьей. Ну, мы и поехали с женой. У Тани там своя клиника. Нужно сказать, я живу хорошо. Иногда навещает внучка, она работает в мэрии города, недавно вышла замуж. Помогает собес, оттуда приходит медсестра делать массаж, другая женщина приходит помыть, купить лекарства, не забывают, государство платит хорошую пенсию. Вспоминаю ли я войну? Конечно, часто вспоминаю, осмысливаю. Ведь это были мои лучшие годы, годы моей юности...
|
